Хеллоуинская история

На манер Рождественской

Ну, раз тут не поносят разными словами Хэллоуин, можно признаться.

Было такое, что и я помогала конкурсы страшные делать. В приюте. То есть по месту временного содержания детей. Потом их куда-то отправляли: кого в детдом, кого обратно родителям отдавали. Это было давно, и я не знаю, есть ещё такие заведения или нет.

Детей была немного, человек пятнадцать. Возраст от четырёх до двенадцати примерно. Может, конечно, и постарше дети были, я за давностью не помню.

Мы, работники Дома творчества, то есть как раз для того и приспособленные граждане, устроили им квест: в каждой комнате их ждала страшилка: тут кишки в тарелке, там ведьма в антураже резвится, там покойник из гроба встал. Знаете, такой стандартный покойник: с зубами из резаной картошки и с одеколонной свечой — от неё морда покойника становится синюшной. В простыню завернулся — и готово! Красиво и жутковато. Маленьких к покойникам не пускали. А покойником была я, между прочим. И, между прочим, мы все (покойники, привидения, ведьмы) в карманах имели конфеты — для поощрения деток и просто так, чтоб веселее.

И вот заходят дети. Их водила по комнатам приютская воспитательница. Я начинаю строить из себя восставшего из гроба покойника в полной темноте, только моя синяя «свечка» горит. Все идёт хорошо, дети замерли, вроде никто в обморок не упал.

И вдруг одна девочка, лет десяти, говорит:

– Не надо меня есть, я боюсь…

И почти плачет. Я делаю шаг к ней поближе и протягиваю сжатый кулак. Наклоняюсь. Говорю громким шёпотом в испуганное и теперь тоже синюшное от моей спиртовой «свечки» личико:

— Здравствуй, — и раскрываю ладонь: а там лежат конфеты. Жду, когда возьмёт.

Она осторожно берёт конфеты. Смотрю, вроде даже улыбнулась. Я молча удаляюсь в темноту и гашу свечу. Дети уходят.

А среди развлечений было такое, что надо рисовать какую-нибудь нечисть. На большом листе. Всей командой. И помогали им, конечно, мы. Уже прилично одетые и без картофельных зубов. Это я про себя, а другие-то, которые как были ведьмами и вурдалаками, так и пришли рисовать в антураже. А я в чем выйду — в простыне на башке и в зубах? Это неудобно — зубы говорить мешают, а пачкать красками приютскую простыню мне не рекомендовали.

Рисуем. И смотрю — та девочка всё ближе ко мне подходит, улыбается. Говорит:

— А я вас узнала…

Берёт меня за руку и показывает на моё кольцо на указательном пальце.

— …Вот, по кольцу.

Она обнимает меня и прижимается всем телом. Я глажу её по голове.

И вот мы уезжаем. Вот стоим в коридоре и одеваемся. И выходит эта девочка с воспитателем. И протягивает мне крысу — игрушку. Маленькую. И говорит:

— Это вам, на память.

И я вспоминаю, что, когда мы только приехали, нас стали водить по приюту, и в одной из комнат я необдуманно ляпнула: «Ой, какие крыски! А у меня дочь — по гороскопу крыса».

И вот эта девочки притащила крысу и дарит мне:

— Для вашей дочки.

Не взять нельзя. Я смотрю на воспитателя. Она улыбается:

— Берите, — говорит, — у нас ещё такие есть. А у вас будет память про нас и про наших деток…

Я взяла. Вот она, эта крыска:

Воскресенье

размышление

Воскресенье

Я совершенно не умею жить в воскресенье.

Вот просто не представляю. Это лишний день в моей
жизни. Как понедельник. Вот кто-то не любит понедельник, а я —
воскресенье.

Про понедельник всё понятно: тяжелое начало недели,
грусть-тоска и все такое.

С воскресеньем сложнее. Много лет воскресенье у меня был рабочим днём. Много, но не всегда. И организм растерялся: отдыхать или
работать? Ни то, ни другое не получается в полной мере. Только возьмёшься
отдыхать — и здравствуй чувство вины, что зря трачу время, или даже вообще — забыла сделать что-то важное. И ладно бы картошку не почистила или пыль не
протёрла. А вдруг на работу забыла пойти?

И каждое воскресенье эти метания. Это неустроенность
и неопределенность. Очень негативно сказывается на самочувствии. И особенно
негативно — на желании протирать пыль и чистить картошку. Потому как если
выходной — то вот и дайте мне отдохнуть. А если рабочий — то это, простите, не
входит в мои непосредственные обязанности…

Надо переходить на декаду, как революционная
Франция. Да, у них не пошло. Почему не попробовать мне? Все равно ничего
другого в воскресенье делать не получается.

Кто виноват

кто толкнул меня на путь "литературы"

Первые самостоятельные литературные пробы были, мягко говоря, неудачные. Провальные, если честно.

Несамостоятельные литературные пробы были ничего так — учителя литературы одобряли. Я говорю о сочинениях на свободную тему. Или «Как я провёл лето». В крайнем случае, удавались отвлечённые темы: «Что такое дружба?» или «Осень — очей очарованье».

Вот как раз одна такая учительница и заявила необдуманно, что у меня есть «литературная жилка». Только что это за жилка и в какую сторону идёт, Елена Алексеевна не сказала. А зря…

Писательский зуд открылся, а третий глаз — нет. И понесло меня в стихотворчество.

Оказалось, сочинять стихи очень трудно. Перво-наперво — о чём? Ну не писать же, в самом деле, о жареной картошке и уроке физкультуры? Что ещё меня тогда, в десять лет волновало? Допустим, дружба. (Я пробовала допустить и другие варианты: много денег, мама, кот, любовь. Но всё это вызвало весьма негативные эмоции. Не всегда, но они были сильнее добрых воспоминаний. Поэтому — нет.) Дружба была пока не опасна. Это потом будут и предательство, и разлуки. А в десять лет всё ровно.

Первая поэма (а как вы думали, жилка же, не хухры-мухры) была посвящена дружбе. И это был её единственный плюс. Смотрите сами, начало:

«Жил таракашка Ромашка,

И жил таракан Кирилл.

Народ обожал Ромашку,

Кирилла народ не любил»

И заметьте, тогда я ещё не читала «Двенадцать стульев» и сплагиатить творения Никифора Ляпис-Трубецкого не могла.

Итак, начало… Хм… Таким же было и продолжение. Какой Ромашка был хороший, а Кирилл плохой. И как они дружили и находили общий язык. И потом Кирилл раскаялся и тоже стал хорошими. Что интересно, Кирилл имя на «Ромашку» не поменял. Меня немного это коробило. Я полагала, что если имя скомпрометировано — надо менять и начинать жизнь с чистого листа. Но «Ромашка и Ромашка — для всех большой пример» — даже тогда звучало странно. Поэтому решила оставить как есть, и итоговый вариант заключительной фразы был таким: «И был Кирилл с Ромашкой для всех большой пример!»

Заключительная фраза даже не «Хм…», а, скорее, «Тьфу…». Эту мысль и донесла до меня Елена Алексеевна, учительница русского языка и литературы. Правда, это «тьфу» читалось на её лице, а мне она сказала: «Стихи не твоё… Начни с прозы. И что-нибудь покороче, «Зарисовки…» какие-нибудь. Ладно?»

Ладно. Зарисовки, так зарисовки.

Порисовала я так словами годик. Но душу бередили стихи.

Поэтому литература была забыта на несколько лет, и возвращение случилось как раз со стихов.

Но это отдельная песня. Много песен…

Неуверенный писатель

Я писатель неуверенный: пишу несколько лет, но до сих пор не уверена, о чём же я хочу писать? Детективы? Ужасы? Про детей или про взрослых? Про маньяков, инопланетян или домохозяек?

Проблема.

Лучше всего, конечно, должно получаться про домохозяек. Писать надо про то, что знаешь сам. Не тут-то было: домохозяйка из меня так себе (об этом же тоже можно писать? Как-нибудь…).

Писать можно про себя. Про себя получается только сарказм. Тут даже психотерапевт не помог. Отправил «стажироваться» в группу на психологическую передержку. Пока решит, как ко мне подступиться.

В группе я продержалась недолго. То ли группа оказалась слабонервной, то ли психолог неопытным, то ли я слишком депрессивной. Тут, конечно, загадка.

В общем, писали мы рассказ о детстве. Ну как рассказ: попросили написать хоть что-то, хоть отдельные слова, ассоциации с детством. Группа оказалась подкованной и старательной, ассоциации написали правильные. Все же знают, что такое детство? Это мама, это бабушка, это пироги, поход в лес, купание в речке… И всё такое прочее. Психолог старалась из этих ассоциаций измыслить детскую проблему каждого.

Со мной всё пошло не так с самого начала. С самого начала я написала без раздумий и передышки почти роман (страница А4 за пять минут скверным почерком). Читала психолог долго, группа успела заскучать, а развлечений не было: стул до десяток таких же проблемных пациентов. Пациенты стали грустить и пытаться смотать из общего зала хоть куда, ну хотя бы в туалет.

Хорошо, психолог дочитала роман. По глазам было видно — я не Достоевский, но её вштырило: в глазах недоумение (ладно бы — удивление!). И она спросила:

— А ещё какие-нибудь воспоминания есть?

Есть, как не быть. Я начала было рассказывать про мёртвого кота… Не подошло. Потом про то, как мне на голову кусок дёрна положили… Тоже, видимо, не то.

— А хорошие воспоминания есть? — робко спросила психолог.

Я задумалась. Прикинула так и эдак.

— Пока нет, — осторожно ответила я.

Правильно осторожничала: психолог нажаловалась моему лечащему врачу-психотерапевту, и меня изъяли из группы.

Прошло очень много лет. А я так и живу дальше: осторожно. Осторожно пишу, осторожно делаю. Даже думаю не изо всех сил .

Иногда это неплохо. И даже полезно.

Поход на плотах

обыкновенный рассказ. автобиографический

Эта история случилась на самом деле, но очень, просто очень давно. Имена изменены. Юмора сегодня нет. Поэтому кто ждет приколов и дурачества -- нету. @Ejik -- для тебя

На лето они собрались в поход. Одни, без взрослых.

Их было трое шестиклассников: Ксюша, Серёга и Лёшка.

Все началось случайно. Отец Лёшки купил резиновую лодку. Это было событие. Отец Ксюши ходил смотреть лодку. А потом они проверяли её на речке. Ксюша с Лёшкой тоже участвовали.

— На лодке страшно, — считала Ксюша. — Там дно мягкое и проваливается. И холодно. И вообще страшно, что лодка перевалится.

— Зато легко грести, — защищал лодку Лёшка.

— Зато страшно, что она порвётся. Вот заденет за сухую ветку — и порвётся. И все на дно пойдут.

Это был аргумент.

— Если просто на середину реки и пруда выплыть — то и не порвётся…

— А путешествовать лучше на плоту, — Серёга тоже не считал резиновую лодку совсем уж подходящим средством передвижения.

— Это вы говорите, потому что у вас лодки нет, — обиделся Лёшка.

Это была правда — лодки больше ни у кого не было.

— А зато мы можем построить плот! — снова вернулся Серёга к теме.

— Зачем нам плот?

— По реке поплывем. Доплывем до какого-нибудь города — причалим и пойдем город смотреть.

— А можно и на автобусе! Мы как строить плот будем? Ты умеешь?

Андрей не умел.

— Зато я в кино видел. Что там сложного: бревна связать верёвкой – и всё!

Оказалось, что и бревен ни у кого в запасе тоже нет. Приуныли.

Я придумал! — вскинулся Лёшка. — Мы когда на рыбалку ездили — лодку там видели. И никого вокруг, ни домов, ни людей. Отец сказал, что она ничья. И никому не нужна, потому что протекает.

— И зачем она нам? Если протекает? Мы далеко на ней не уплывем.

— Так заделать дыру легче, чем бревна найти. Надо щели промазать чем-то. Что воду не пропускает. Смола какая-нибудь… паклей щели забить и промазать.

— А паклю где возьмем?

— В строительном магазине. Там и узнаем, чем лодку помазать.

— А ещё нам документы нужны, — сказала Ксюша.

— Зачем нам документы?

— А как же, с фотографией. Так интереснее. Остановит нас милиция — а у нас документы! Как у взрослых. И там написано — кто мы и откуда. Нас и отпустят. Личность установят и отпустят.

Все посчитали это полезным. До выходных, пока не сходили посмотреть лодку, решили сделать документы.

— Кто будет командиром корабля? — спросил Серёга.

— Какого корабля? Лодка же просто…

— Лодка, и что? Команда-то есть!

— Тогда Серёга будет командиром, — сказала Ксюша. — Он первый предложил в поход идти.

— А ты — заместителем. А я — штурманом! — Лёшка распределил все роли.

— А кто будет на вёслах?

— Все по очереди.

— То есть гребцами-матросами всех записать? — Серёга перестал писать на листочке должности. — И командиров? И штурманов?

Подумали. И не решили, как правильно.

Решили завтра принести фотографии, у кого какие есть. у Ксюши были с лета — приезжала бабушка, и папа их фотографировал. У Серёги было много фотографий — его тётя работала в фотоателье. Лёшка тоже пообещал поискать.

Решили завтра принести фотографии и тогда решить, как правильно писать всех: командирами-штурманами или гребцами-матросами? Или написать через запятую? Или написать устав, как у военных, и в уставе написать, что гребет тот, кто на дежурстве? Время обдумать эти тонкости ещё было.

Так они думали.

Но оказалось, что обдумывать было и нечего.

В субботу утром они отправились на речку — смотреть лодку.

Лодка никуда не делась. Но она была полностью под водой.

— Давайте вытащим, — предложил деятельный Серёга.

Все вместе взялись… Смогли только раскачать. Бились долго, извозились в грязи и воде, но лодка только глубже съехала в воду. Так им показалось.

— Может, отца попросить, он мотоциклом вытащит? — предложил Серёга.

Отец Серёги только посмеялся:

— Да там не лодка, а решето! Там в середине такая дыра! Вы думаете, почему ее бросили? Сгнила давно, и чинить-то бесполезно: древесина сыпаться будет.

Посидели, погоревали. И решили — на следующий год строить плот. Раздобыть пилу, верёвку, пилить деревья и связывать. Целый год впереди — успеют.

Война

Из жизни советского ребёнка

Мы в нашем детстве играли в войну постоянно. Ну, вот такое было тревожное детство.

То есть, конечно, особенно оно тревожным не было. Счастливое было детство, мирное. Но в войну играли исправно. Начиная лет с четырёх. А как тут не играть? Если книжки — о войне, если дедушки и бабушки, а то и родители войну ещё помнят, и вообще — империализм заедает. Тут кто угодно за оружие возьмётся.

У кого какое было оружие — за то и брались. В подвале мастерили самострелы, во дворе — рогатки, на карьере — луки и стрелы. Рогатки и прочие реальные орудия поражения на войну на брали — технику безопасности сообщали. Понимать надо — это игра! Вот, к примеру, если реальный вражина объявится — тогда да, тогда сколько угодно.

На войну брали винтовки и пистолеты. С пистонами, чтоб громко и однозначно. Слышал выстрел, крикнули, что тебя видно — умри на месте. Правда, особо умные пытались доказать, что им попали в руку, а не в лоб. Поэтому они живы и могут стрелять ещё какое-то время. Таких житрожопых обычно не очень любили и отправляли в тыл — за пистонами. Это в лучшем случае. А так вообще могли и на месте пристрелить за пререкания со старшим офицером. У нас все были офицерами, но один был старший. У кого автомат был — тот и старший. Или кто мог в глаз немотивированно зарядить — мог какое-то непродолжительное время побыть старшим. Пока не пристрелят. На таких на первых охотились.

Вот воюем. Одна армия, допустим, уходит на позиции на пруд. Вторая честно ждёт минут десять, потом идёт отстреливать первую.

А на пруду много мест, где можно спрятаться: и в траве, и за холмом, и в огороде у крайнего дома. В воду лучше не лезть — там пиявок много. Да и грязная. А вот на старые ивы (или ракиты, чёрт их разберёт) залезали только в путь. И сидели там в листве над водой — ждали неприятеля. Сидеть было не особо удобно, но относительно безопасно: если кто и свалится — сразу в мутную воду с пиявками. Да, с пиявками, но зато ничего не сломаешь

Вот я как-то на такое дерево залезла. Вот идёт неприятель, прямо подо мной идёт — теперь можно стрелять! Только я собралась поудобней перехватить свой левольверт, как он шлёп — и упал в воду.

Не просто упал. А привлёк внимание неприятеля, и пристрелили уже меня.

Пришлось удалиться подальше с поля боя, чтоб не мешаться во время боевых действий.

Удалилась. Сижу под забором какого-то огорода на корнях гигантской ракиты. Крыжовник, что растёт у забора, уже ободран и съеден, украдена даже одна морковка… Больше делать решительно нечего.

Скучаю. Ковыряю пальцем корни ракиты и грущу о потерянном оружии. Нет, я, конечно, попыталась его достать, пошарила в мутной вроде рукой, но ничего не нащупала. Страх пиявок пересилил: поиски пришлось прекратить.

Сижу, ковыряю корни. Смотрю — в мусоре полосочка странная виднеется. Металл вроде как…

Выковырнула. Немного почистила. Вроде бы похоже на очень грязную монету, но размер уж очень большой. Неужели целый рубль?!

Почистила ещё, поплевала и протёрла травой: вроде и не рубль, а какая-то тёмная монета.

Монету я никому не показала и спрятала в карман. Дома снова как могла и чем могла чистила: тёрла её и пастой Гойя, и зубной щёткой, и мылом, и зубным порошком. И вот стало видно, что на ней написано и нарисовано: двуглавый орёл, вензеля и слово «копеек». И дата; 1789 год. 5 настоящих Екатерининских копеек!

Монета хранилась в коробочке вместе с патроном от калаша, огромной кнопкой и армейским комсомольским значком на винте. Хранилась долго, лет 45.

А потом оказалось, что это охрененный подарок кому-то там. Кто разные старинные монеты собирает. Или, допустим, коллекционирует. Это у серьёзного коллекционера 5 копеек этого года не особо ценятся. А для обычного человека — раритет.

А мне жалко, что ли? Подарила.

Калитка

(Снова про альтернативные орудия агрессии)

Так-то я человек мирный. Пока меня не загонят в угол.

Почему-то люди думают, что если человек вежлив — можно ему хамить, посылать далеко и вообще — скакать на его костях.

Оно может и можно.

Но я считаю, что это нехорошо.

Жили мы одно время у свекрови. А у неё, что характерно, был не только непутёвый сын, но и непутёвая дочь. Допустим, Света ей наименование.

Дочь жила и спивалась в Москве: там маминого присмотра нет, можно гулять на все деньги. Менять мужиков и уровень благосостояния.

Вот с благосостоянием не задалось: наступил момент, когда ни работы, ни жилья… И хахаль предложил ей отправляться на фиг. Ну, то есть не совсем хахаль. Евоная мамаша, она была неизвестно какая женщина, история такой информации не сохранила. А только ей надоели ежедневные пьянки, и она выставила невестку вон.

А невестка что? Пришлось вернуться к своей мамаша, моей свекрови то есть.

Приехала. Пить тут не на что — мать денег не даёт, в долг в деревне тоже никто не даст. Ходить Света трезвая и злая.

Так какое-то время живём, не мирно, но хоть драк нет.

И тут приезжает Светкин хахаль. И так удачно приехал, сволочь, когда свекровь в больницу легла. Я, значит, на работе. А мужа тогда тоже дома не было — он делал вид, что ищет работу.

И вот они одни в доме. Пьют и свинячат. Я тоже в доме, но вечером. А днём они пьют одни.

Я, конечно, была не рада. Во-первых, у меня ребёнок лет четырёх, и подобные агрессивные личности меня не вдохновляли. А во-вторых, свекровь категорически наказала Светкиного хахаля в дом не пускать. Потому как опасалась за сохранность имущества. И в целом дома.

— Ещё спалят, ироды, — говорила она, — по пьяни. Так никакого имущества не напасёшься.

И вот говорю я хахалю очень вежливо:

— Простите, говорю, гражданин Светкин знакомый, но вас не велено пускать. Извольте собрать манатки и отбыть по месту прописки. Немедленно.

Светкин хахаль, конечно, не согласился. И началось: и кто ты такая, и ты здесь никто, да я тебе… и дальше — мать-перемать с деепричастиями и предлогами.

Сама Светка тоже отказалась лишаться какого-никакого, а мужика. В общем, никто никуда не уехал. Потом они до ночи пили и орали песни. Мой малолетний ребёнок пугался и отказывался спать.

Кровопролитие как вариант решения вопроса я сразу отвергла — в доме маленький ребёнок, ломать его психику я пока не предполагала.

А решать проблему надо. Опять же свекровь… Баба хоть и вредная, но уничтожения собственности не заслужила.

Надо, думаю, дождаться утра, отвести ребёнка в детский сад — и решать проблему доступным образом.

Вот утро. Эти двое ещё спят.

Я пошла на кухню, уничтожила запас спиртного и стала ждать.

Хорошо, проснулись. Ищут чем бы опохмелиться. А нечем. На меня не обращают внимания. Типа — заткнулась и хорошо. Поставили тварь на место. Теперь бы принять. Но нечего…

А я жду.

И вот они спорят, кому идти за клинским (но, конечно, за чем угодно, лишь бы с градусом и подешевле). Светка высказала здравую идею: пока хахаль ходит за горючим, она, хозяйка то есть, сгоношит что пожрать. На том и порешили.

И вот возвращается этот хахаль из магазина с пакетом. Я выхожу к калитке и жду.

А калитка, надо сказать, не маленькая: мне по переносицу. И Светкиному хахалю тоже по переносицу. То есть до щеколды через верх ему сложно достать.

Стою у калитки, как гвардеец в Вестминстерском аббатстве. Вот клиент подходит и требует отворить врата.

— Нет, — отвечаю.

Клиент слегка растерялся, но быстро вспомнил, что вчера он заткнул меня матом и угрозами. И завёл ту же пластинку:

— Быстро давай открывай, да я тебя урою… — и много других интересных слов.

Я стою молча и жду.

Хахаль понимает, что слов недостаточно и тянет руку к щеколде.

— Отойди, — честно предупреждаю я.

Не внял. Пытается дотянуться до моей морды на предмет выполнить угрозу и повредит мою фотокарточку.

Я рукой сдвигаю щеколду и со всей дури бью ногой по калитке.

Калитка, натурально, бьётся об обличье противника, и противник, как стоял, пластом валится на землю.

Лежит, косит глазом. Из носа течёт струйка крови. Но лежит тихо, как будто к гробу примеряется.

Я подёргала калиткой, отодвинула ноги Светкиного хахаля, вышла и наклонилась над ним.

— Ещё раз попробуешь — убью, — шёпотом говорю и возвращаюсь во двор, плотно прикрываю калитку.

Из дома выскакивает Светка и начинает причитать про невинно убиенного сожителя. Сожитель молчит и вставать не пытается.

Я прослушала Светкино выступление и посоветовала присоединиться к нему там, за забором. Тем более — всё горючее у него, вон в пакете, я не претендую. Да, закуску тоже можно забрать. Нет, без кастрюли.

Светка ещё попричитала, но потом вынесла хахалю покушать. И он отбыл по месту прописки.

Свекрови Светка не стала рассказывать о нашем небольшом недоразумении. Сразу после отъезда кавалера отдраила дом, и впоследствии вела себя образцово.

Надо сказать, что больше никаких кавалеров не приезжало. То ли закончились. То ли жить оне в деревне не желали. Тут я затрудняюсь определить